И все счастливые такие - прямо оляля. А у меня нет ни неба, ни моря, ни тебя.
Пусть это будут чьи-нибудь пять утра. Дождь за окном и сонная электричка. Путь, чемодан, билет - это не игра, это попытка в раз расквитаться с личным. Что там в окне? Всего лишь дождинок вальс. Но кто-то видит прошлое: стертый номер, тот поцелуй, несказанные слова, двое парящих в мерзло-бетонном доме. Капает тихо, небо опять дрожит от перегрузок снизу: молитвы, клятвы... Кажется, расставание - смысл жить, а города - удачное место в прятках. Поезд шуршит колесами, тамбур пуст, мелочь в кармане звякает. Зябко. Утро. И накрывает пледом подруга-грусть, и обнимает, лезет тебе под куртку холод промокших этих бессвязных дней. В пору порвать и душу, и дуру-память, чтобы всем сердцем не устремляться к ней, а без следа и следствия в воду кануть. И как назло ни грифа карандаша, нет ни блокнота, нет и дряной салфетки... Ведь все эмоции вытерпит гладь листа, даже поможет лучше, чем горсть таблеток. Семь пятьдесят. И кажется, выходить. Чья-то конечная - возобновленный опыт. Пусть этот кто-то только захочет жить, не возвращаясь в памяти темный город...
Пусть это будут слёзные пять утра: путь, чемодан, билет. Хлещет ливень сильный. Но выходя из тамбура вновь одна, я отключу и память, и свой мобильный.
И все счастливые такие - прямо оляля. А у меня нет ни неба, ни моря, ни тебя.
Зима почему-то очень не любит смелых. Она молчалива жутко, почти живая. Как только ее полюбишь, то снегом белым, она ваши тропы с гордостью заметает. Зима не пьет чай, не любит большие горла, которыми каждый свитер кишит на рынке. Она прижигает раны растровом борной и носит на улице замшевые ботинки. Почти ожила или почти простилась? Но глядя в нее, ты кутаешься сильнее. Она жует холса свеженькие пластинки и смотрит, как лес под вечер в окне синеет. А стол у нее исписан стихами, будто она не зима, а юная поэтесса. Но утром она натянет небрежно куртку и снова пойдет бродить по сугробам снежным. И снова придет, и снова она напишет, и снова сожжет в камине - пустое это... Она так привыкла ночью неслышно хныкать и ждет, что исчезнет лужицей грязи летом. Она (почему-то) очень не любит смелых. Наверное, внутренне, может быть, кто-то больно оставил ее, собой пополняя беглых, и оттого она к чувствам теперь спокойна... Но если вы как-нибудь в дверь ее постучите, она обязательно встретит вас как родного, но только, пожалуйста, вы ее не любите, а просто поговорите о чем-то добром. Она вам нальет и чай, что она не терпит, и тортик нарежет, конфет соберет с собою. Она запивает грусть дорогим и терпким и каждое утро она измеряет боем за что-то такое, что, кажется, улетает из памяти детской, из дома, стола и мыслей... И долгих три месяца снег под окном не тает, а только и делает - сыпет с лазурной выси. А вы не стесняйтесь, вы заходите чаще, улыбки дарите, назло долгосрочной боли. И может быть, снег зеленая сменит чаща, а зима обернется радостною весною...
И все счастливые такие - прямо оляля. А у меня нет ни неба, ни моря, ни тебя.
Ненавижу одухотворенную любовь! На ее почве только бумажные цветы и могут вырасти! И те не вырастают, их берут из головы и прикалывают на сердце: в самом-то сердце ни цветочка! Оттого я юной девушке и завидую, у ней все настоящее, ей подделки фантазии ни к чему. Вы не думайте, что раз ее любовь вся в мечтах и вымыслах, так, значит, мечты и вымыслы ей дороже земли, по которой она ступает, нет, просто любви страстно хочется, вот она и ищет ее везде и во всем, тем одним и занята. И она, наконец, не только погружена в мечты, она земная, очень земная и в невинности своей иногда доходит почти до бесстыдства. Вы, например, и представить себе не можете, с каким наслажденьем тайком вдыхает она запах сигар от одежды возлюбленного, — тут в тысячу раз больше наслажденья, чем в любой самой горячей мечте, самой пылкой фантазии. Ненавижу фантазию. Нет, когда вся душа рвется к чьему-то сердцу, зачем же мерзнуть в холодной прихожей фантазии? А до чего часто это бывает! И как трудно мириться с тем, что тот, кого любишь, разряжает тебя в своей фантазии, надевает тебе на голову нимб, к плечам прикрепляет крылья, окутывает тебя звездным плащом и тогда только почитает достойной любви, когда ты расхаживаешь в таком маскараде, тебе неловко и от маскарада и оттого, что перед тобой распростерлись ниц, на тебя молятся, вместо того чтобы принимать такой, какая ты есть, и просто любить.
И все счастливые такие - прямо оляля. А у меня нет ни неба, ни моря, ни тебя.
Спасибо, что Ты приходишь ко мне под вечер и гладишь волосы с возгласами "Остынь". Ты говоришь, что время, бывает, лечит, но лучше лечит Дом Твой или Твой Псалтырь, который мной открывается не так часто. Прости, прости... Плохая я, видно, дочь. Я жажду в жизни хоть маленького участка, в котором пусть даже сутками льется дождь. И Ты смотришь любя и опять обнимаешь крепче, мол "закончится все, развяжешь тугой ремень. Ты не раз побывала в образах странных женщин. Ты снаружи мягка и светла, внутри - кремень". Он садится напротив, чашку в руке сжимая, улыбается мне, и тепло от печи летит... "Дорогая моя, я счастья тебе желаю. А ты ходишь без шапки, хочет себе отит? Будет все, как в кино, в сериалах... любовь и дети. Только время пока летит из руки на пол, я стотысячный раз твержу, что молитвы лечат...", я виновно спускаю взгляд на дубовый стол. И вокруг открывается мир тишины и солнца, той гармонии крупкой, что Он приволок с собой. Я кручу на руке олимпийские недо-кольца из волос и себе объявляю бой. Я решаюсь забыть плохое, прощаясь с теми, кто кидал в меня камни, в кровь добавляю стыд. Бог исчезнет с рассветом, с последней вечерней тенью, а во мне приживутся "Все будет. Остынь. Остынь".
И все счастливые такие - прямо оляля. А у меня нет ни неба, ни моря, ни тебя.
И она приезжает на море побыть дня три ли человеком простым... не звездой, не актрисой лживой. Она ищет покой и радость, чтоб быть счастливой, пока люди толпой идут посмотреть на триллер.
Море пенится у скалы, ветер волос спутал. Одиночество, тишина, только чаек крики... Иногда, чтоб понять себя - нужно просто слушать, отражая другие мысли, как солнца блики.
Пусть никто и ничто не мешает: вода и камни. Ей хотелось забот невольных: посуда, дети... А сейчас - пять ролей прозапас, сыграй тех и этих, не забудь - у тебя в неделю по два спектакля.
И она приезжает на море побыть одной и случайно влюбиться в спасателя. Пусть на три дня. Но он будет три дня любить в ней ее - не роли... И она, хоть три дня, побудет самой счастливой...
И все счастливые такие - прямо оляля. А у меня нет ни неба, ни моря, ни тебя.
Облака, как плавучий белый архипелаг. Солнце желтым пятном улыбается на рассвете. Я держу тебя за руку - это хороший знак, это значит, что небо хочет нас видеть вместе.
Это руки-замки, и ключ у тебя в душе. Сердце дробь отбивает в этом дуэтном марше. Я хочу быть счастливой и без "Почему?"/"Зачем?", чтобы этой свободой нам с тобой наслаждаться.
Оставлять пару строк в телефоне: "Привет,ты как?". Мало людям для счастья надо - мобильный шифр. Я держу тебя за руку - больше, чем тайный знак, больше, чем эти буквы печатные, десять цифр.
Время быстро летит, как экспрессы от А до Б. И я не наблюдаю новинки попсы и Sony, будто дети, что строят сказку в морском песке. И одно понимаю, что целое - это двое.
И все счастливые такие - прямо оляля. А у меня нет ни неба, ни моря, ни тебя.
Именно молчание, как ничто другое, помогает понять душу близкого человека, Если когда-нибудь меня спросят, с каким человеком я предпочту связать свою жизнь, то я искренне отвечу: не с тем, который умеет слушать, а с тем — кто умеет молчать рядом со мной.
И все счастливые такие - прямо оляля. А у меня нет ни неба, ни моря, ни тебя.
Как сладки красивые песни птицы, нити вяжут лучше отличной спицы! Но недолговечны - до первой ссоры. Птицы улетают, свои укоры оставляя в душах чужих, покорных, что могли их слушать, давали корм им, что им все нутро наизнанку дали. Птицам все равно. Птицы улетают... Улетают метко, больнее, выше, к тем, кто их послушает там, на крыше. К тем, кто, видно, глубже, поймет, оценит. Птицы улетают не в воскресенье. И живут, и смотрят на нас с интригой. Птицы улетают отнюдь не в зиму. И поют они, и плетутся нити... Мол, какой хороший я, посмотрите! Так поют и осень, весну, а к лету, кто-то посмелее посадит в клетку, разведет свой маленький огородик, посчитает сколько имеет родинок тот, кто так уверенно и отважно улетал от многих, как змей бумажный. А теперь домашний зверёк иль птица... (Птица тоже может на век влюбиться) Я к чему все это про птиц, про пенье, про кормушки, душу и воскресенье? Я к тому, что нужно быть посмелее, чтобы наслаждаться до смерти пеньем))) Ну а если честно крутить медали: от любимых птицы не улетают!
И все счастливые такие - прямо оляля. А у меня нет ни неба, ни моря, ни тебя.
Выехали из дома в 7 утра, чтобы навестить бабулю. Едем в основном полями да деревнями. Но такой красоты за последние дни я еще не видела: оранжево-красное солнце, точнее - сначала его долька, а потом уже и целый круг, леса елей одетые в снег, березы с белыми кистями-веточками. И все блестит, переливается! Глаз не оторвать! Такая вот красотища и натолкнула меня на стихотворение)
Солнце, как парусник, в небе, как море. Солнце не знает, где радость, где горе. Небо не видит вины в твоих стычках. Небо есть синь глубины и привычка.
Наша дорога от края до края может закончиться Адом иль Раем. Что ты расскажешь о бедных и нищих, если есть хлеб у тебя и у ближних?
Мчимся на тройке в мороз здоровенный. Жизнь потерять - это можно мгновенно. Можешь айпады и гаджеты бросить? Лес будто в праздник блестит на морозе.
Все для тебя: эти мерзлые реки, дикость природы и зайцы, и белки. Это тебе не веселия ящик... Просто проснись и побудь настоящим!
И все счастливые такие - прямо оляля. А у меня нет ни неба, ни моря, ни тебя.
Друг, смотри, под ногами течет родник, нам немного осталось до дома, до тех окраин, где вдвоем мы бежали в школу еще детьми и не видели смерти, как жизни, и ада с раем.
Это небо, где б ни был ты, на двоих одно. Мы шагаем походкой твердой, с улыбкой нежной. В нашем городе жизнь застыла уже давно, как мы только ушли с тобой по сугробам снежным.
Нам осталось чуток. Три месяца и отбой. Встретят нас у порога Вера, Любовь, Надежда. А пока выпей чай, почувствуй, что ты живой, ведь у нас впереди последний отрезок бездны.
Друг, смотри, вдалеке разгорается новый день. Нам осталось немного. Терпи, Атаманом будешь. И на этом пути ты закутан в двойную тень, это значит, мой друг, я рядом, пока ты служишь.