[holodnoeserdce]

Ну вот. Кажется, это были мои самые необходимые, радостные, добрые и яркие выходные за последние 2 недели. Вчера я собрала свои вещи в маленькую сумочку и уехала к бабушке от шумной суеты города. К вечеру я была уже на месте, кушала необыкновенно вкусный бабушкин супчик, рассказывала ей о своих поклонниках мужского пола, хвасталась обновками и взахлеб слушала ее новости.
Ближе к 20:00 я убежала секретничать с подругой. Я не видела ее ровно 6 месяцев, как раз после новогодних поздравлений и обоюдного обмена подарками. На миг мне показалось, что прошла целая вечность. Она ужасно похудела, в то время, как я набрала пару лишних кг. О чем только не велись наши разговоры: косметика, друзья, одежда, но больше всего меня потрясло то, что ее парень начал настаивать на том, чтобы она начала читать книги. Моя подруга не из неучей. Она имеет достойное образование и заканчивает школу с серебряной медалью. Но несмотря на это, она все-таки решила уступить парню. Я посоветовала ей пару заинтересовавших меня книг.
Уже сегодня, после обеда, когда я возвращалась к обычной шумной жизни от города-родины в бьющую ручьем мини-столицу, меня застал ее звонок. Она не могла остановиться и говорила, говорила, говорила о книге. Она сказала, что даже успела всплакнуть от написанного и что останавливаться на прочитанных страницах не собирается.
Сама же я дочитала Шарлотту Бронте и осталась очень довольна. Книга-классика впервые поразила меня и мой разум. Я снова изменила свои взгляды на произведения тех лет.
Сейчас же я начинаю читать Финна "Здавствуйте, мистер Бог, это Анна". Начало очень околдовывает, но как пойдет сюжет далее -мне не известно. Надеюсь, что он затянет меня в свою жизнь и не отпустит, как минимум еще пару суток.

И как обычно цитатки из книги. "Джен Эйр".

Я всегда клала с собой куклу: каждое человеческое существо должно что-нибудь любить, и, за неимением более достойных предметов для этого чувства, я находила радость в привязанности к облезлой дешевой кукле, скорее похожей на маленькое огородное пугало. Теперь мне уже непонятна то нелепая нежность, которую я питала к этой игрушке, видя в ней чуть ли не живое существо, способное на человеческие чувства. Я не могла уснуть, не завернув ее в широкие складки моей ночной сорочки; и, когда она лежала рядом со мной, в тепле и под моей защитой, я была почти счастлива, считая, что, должно быть, счастлива и она.


-И все-таки твой долг-все вынести, раз это неизбежно; только глупые и безвольные говорят: "Я не могу вынести", если это их крест, предназначенный им судьбой.

...Так не лучше ли терпеливо снести обиду, от которой никто не страдает, кроме тебя самой, чем совершить необдуманный поступок, который будет ударом для твоих близких? Да и Библия учит нас отвечать добром на зло.

-Нет, это большая заслуга. Ты хороша с теми, кто хорош с тобой. А, по моему, так и надо. Если бы люди всегда слушались тех, кто жесток и несправедлив, злые так бы все и делали по-своему: они бы ничего не боялись и становились бы все хуже и хуже. Когда нас бьют без причины, мы должны отвечать ударом на удар-я уверена в этом- и притом с такой силой, чтобы навсегда отучить людей бить нас.
-Я надеюсь, ты изменишь свою точку зрения, когда подрастешь; пока ты только маленькая, несмышленая девочка.
-Но я так чувствую, Элен. Я должна ненавидеть тех, кто, несмотря на мои усилия угодить им, продолжает ненавидеть меня: это так же естественно, как любить того, кто к нам ласков, или подчиняться наказанию, когда оно заслужено.
-Не насилием можно победить ненависть и уж, конечно, не мщением загладить несправедливость.
-А чем же тогда?
-Почитай Новый Завет и обрати внимание на то, что говорит Христос и как он поступает.
-Что же он говорит?
-Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, творите добро ненавидящим и презирающим вас.


-Ну что, Элен?-сказала я, взяв ее за руку. Она нежно стала растирать мои пальцы,чтобы согреть их, и продолжала:
-Если весь мир будет ненавидеть тебя и считать тебя дурной, но ты чиста перед своей собственной совестью, ты всегда найдешь друзей.
-Да, Элен! Я понимаю, главное- знать, что я не виновата; но этого недостаточно: если никто не будет любить меня, лучше мне умереть. Я не вынесу одиночества и ненависти, Элен. Чтобы заслужить любовь твою или мисс Темпль, или еще кого-нибудь, кого я действительно люблю, я согласилась бы, чтобы мне сломали руку или бык забодал меня. Я охотно бы стала позади брыкающейся лошади,чтобы она ударила меня копытом в грудь...
-Успокойся, Джен! ты слишком заботишься о любви окружающих. Ты слишком горячо все принимаешь к сердцу. Творец, создавший твое тело и вдохнувший в него жизнь, дал тебе более твердую опору, чем твое слабое "я" или чем подобные тебе слабые создания. Кроме нашей земли, кроме человеческого рода, существует незримый мир, царство духов. Этот мир окружает нас, он повсюду; и духи оберегают нас, их дело-стоять на страже; и хотя бы мы умирали от стыда и горя, хотя бы нас окружало презрение и ненависть угнетала бы нас-ангелы видят наши мучения, они скажут, что мы не виноваты ( если это действительно так; а я знаю, что ты невиновна и что низкое обвинение мистера Брокльхерста исходит от мисс Рид; сразу же увидела по твоим горящим глазаи, по твоему чистому лбу, что у теюя правдивая душа). А Бог только ждет, когда наш дух отделится от плоти, чтобы увенчать нас всей полнотою награды. Зачем же поддаваться отчаянию, если жизнь недолга, а смерть-верный путь к счастью и свету?


-Я очень счастлива, Джен, и когда ты узнаешь, что я умерла, будь спокойна и не грусти-грустить не о чем. Все мы когда-нибудь умрем, а моя болезнь не такая уж мучительная, она незаметно и мягко сводит меня в могилу. Моя душа спокойна. Я не оставлю никого, кто бы сильно горевал обо мне: у меня есть только отец, но он недавно женился и не очень будет скучать. Я умираю молодой и потому избегну многих страданий. У меня нет тех способностей и талантов, которые помогают пробить дорогу в жизни. Я обычно попадала бы впросак.
-Но куда же ты уходишь,Элен? Разве ты видишь, разве ты знаешь?
-Я верю и надеюсь: я иду к Богу.
-А где Бог? Что такое Бог?
-Мой творец и твой, он никогда не разрушит того, что создал. Я доверяю его всемогуществу и его доброте. Я считаю часы до той великой минуты, когда возвращусь к нему.
-Значит, ты уверена, что есть такое место на небе и что наши души попадут туда, когда мы умрем?
-Я убеждена, что есть будущая жизнь, и я верю, что Бог добр.
-А я увижусь с тобой, Элен, когда умру?
-Ты достигнешь той же обители счастья; ты будешь принята тем же всемогущим и вездесущим отцом, не сомневайся в этом, дорогая Джен.

...Теперь же я вспомнила, что мир необъятен и что перед теми, кто отважился выйти на его простор, чтобы искать среди опасностей подлинного знания жизни, открывается широкое поле для надежд, страхов, радостей и волнений.

Какое мучительное ощущение для юного существа-почувствовать себя совершенно одиноким в мире, покинутым на произвол судьбы, терзаться сомнениями-удастся ли ему достичь той гавани, в которую оно направляется, сознавать, что возвращение, по многим причинам, уже невозможно.

Напрасно утверждают, что человек должен довольствоваться спокойной жизнью: ему необходима жизнь деятельная; и он создает ее, если она не дана ему судьбой. Миллионы людей обречены на еще более однообразное существование, чем то, которое выпало на мою долю,- и миллионы безмолвно
против него бунтуют. Никто не знает, сколько мятежей- помимо политических- зреет в недрах обыденной жизни. Полагается, что женщине присуще спокойствие; но женщины испытывают то же, что и мужчины; у них та же потребность проявлять свои способности и искать для себя поле детельности, как и у их собратьев мужчин; вынужденные жить под суровым гнетом традиций, в косной среде, они страдают совершенно так же, как страдали бы на их месте мужчины. И когда привилегированный пол утверждает, что призвание женщины только печь пудинги да вязать чулки, играть на рояле да вышивать сумочки, то это слишком ограниченное суждение. Неразумно порицать их или смеяться над ними, если они хотят делать нечто большее и учиться большему, чем то, к чему обычай принуждает их пол.

Это трудное дело ,когда детский облик и серьезность не соответствуют одно другому,- как у вас, например.

... Но я вам говорю, и вы запомните мои слова: настанет день, когда вы окажетесь перед узким скалистым ущельем, где река жизни превратится в ревущий водоворот, пенящийся и грохочущий; и тогда вы либо разобьетесь об острые рифы, либо вас подхватит спасительный вал и унесет в более спокойное место, как он унес меня...

В самой нелепой басне есть крупица правды.

И вот я предстала перед собственным судом. Услужливый свидетель — память напомнила мне о тех надеждах, желаниях и ощущениях, которые я лелеяла со вчерашнего вечера, а также о том особом состоянии духа, в котором я находилась примерно уже две недели. Потом заговорил разум и спокойно, со свойственной ему трезвостью, упрекнул меня в том, что я не пожелала заглянуть в глаза действительности и увлеклась несбыточными мечтами. И тогда я произнесла над собой приговор, который гласил:
«Не было еще на свете такой дуры, как Джен Эйр, и ни одна идиотка не предавалась столь сладостному самообману, глотая яд, словно восхитительный нектар».
«Ты, — говорила я себе, — очаровала мистера Рочестера? Ты вообразила, что можешь нравиться ему, быть чем-то для него? Брось, устыдись своей глупости! Ты радовалась весьма двусмысленным знакам внимания, которые оказывает джентльмен из знатной семьи, светский человек, тебе, неопытной девушке, своей подчиненной? Как же ты осмелилась, несчастная, смешная дурочка? Неужели даже во имя собственных интересов ты не стала умнее, ведь еще сегодня утром ты переживала заново все происходившее этой ночью? Закрой лицо свое и устыдись. Он сказал что-то лестное о твоих глазах, слепая кукла! Одумайся! Посмотри, до чего ты глупа! Ни одной женщине не следует увлекаться лестью своего господина, если он не предполагает жениться на ней. И безумна та женщина, которая позволяет тайной любви разгореться в своем сердце, ибо эта любовь, неразделенная и безвестная, должна сжечь душу, вскормившую ее; а если бы даже любовь была обнаружена и разделена, она, подобно блуждающему огоньку, заведет тебя в глубокую трясину, откуда нет выхода.
Слушай же, Джен Эйр, свой приговор. Завтра ты возьмешь зеркало, поставишь его перед собою и нарисуешь карандашом свой собственный портрет, — но правдиво, не смягчая ни одного недостатка. Ты не пропустишь ни одной резкой линии, не затушуешь ни одной неправильности, и ты напишешь под этим портретом: «Портрет гувернантки — одинокой, неимущей дурнушки».
Затем возьми пластинку из слоновой кости, которая лежит у тебя в ящике для рисования, смешай самые свежие, самые нежные и чистые краски, выбери тонкую кисть из верблюжьего волоса и нарисуй самое пленительное лицо, какое может представить твое воображение; наложи на него нежнейшие тени и мягчайшие оттенки, в соответствии с тем, как миссис Фэйрфакс описала тебе прекрасную Бланш Ингрэм, — да смотри, не забудь шелковистые кудри и восточные глаза. Что? Ты хочешь принять за образец глаза мистера Рочестера? Оставь ты все это! Никаких колебаний! Никаких охов и вздохов, никаких сожалений! Только здравый смысл и решимость! Вспомни величественные, но гармонические очертания скульптурной шеи и груди, нежную руку, покажи округлое и ослепительное плечо, не забудь ни бриллиантового кольца, ни золотого браслета, добросовестно изобрази одежду, воздушный узор кружев и сверкающий атлас, изящные складки шарфа и чайную розу — и подпиши под этим портретом: «Бланш, прекрасная молодая аристократка».
И если когда-нибудь ты снова вообразишь, будто мистер Рочестер хорошо к тебе относится, вынь эти два изображения и сравни их. Скажи себе: «Вероятно, мистер Рочестер мог бы завоевать любовь этой знатной дамы, если бы захотел; так неужели же можно допустить, чтобы он относился серьезно к этой невзрачной нищей плебейке?»
«Так и сделаю», — сказала я себе. Приняв решение, я постепенно успокоилась и заснула.
Я сдержала свое слово. За час или два мой собственный портрет карандашом был набросан; и меньше чем в две недели я закончила миниатюру на слоновой кости с воображаемого облика Бланш Ингрэм. Она выглядела прелестно, и контраст между этим воображаемым портретом и моим реальным был слишком велик, чтобы у меня могли еще оставаться насчет себя какие-нибудь иллюзии. Работа послужила мне на пользу: мои руки и голова были заняты, а новые чувства, которые мне хотелось сохранить в моем сердце, постепенно окрепли.
Благотворное воздействие целительной дисциплины не замедлило сказаться на моем душевном состоянии, и я готова была встретить предстоящие события с подобающим спокойствием, тогда как, застигни они меня раньше, я, вероятно, была бы не в силах не только подавить свои чувства, но и сдержать открытое их проявление.

Говорят, что гении самоуверенны.

Смотреть на него доставляло мне глубокую радость – волнующую и вместе с тем мучительную, драгоценную, как золото без примеси, но таящую в себе острую боль. Удовольствие, подобное тому, какое должен испытывать погибающий от жажды человек, который знает, что колодец, к которому он подполз, отравлен, но все же пьет божественную влагу жадными глотками.

По-моему, мужчина ничего не стоит, если в нем нет чего-то дьявольского.

Некрасивая женщина-это просто оскорбление природе. От мужчины же требуется только одно- сила и решительность. Пусть их девизом будет охота, стрельба, война,-все остальное вздор. Будь я мужчиной, мой девиз был бы именно таков.

Жадность слушателя опережает речь рассказчика.

В ее глазах вспыхивает пламя; их взор прозрачен, он полон чувства, эти глаза улыбаются моей болтовне; они выразительны; они уклоняются от моего проницательного взгляда; они насмешливо вспыхивают, словно отрицая ту правду, которую я только что открыла, их гордость лишь подтверждает мое мнение. Итак, глаза благоприятствуют счастью.

...Жить для меня, Джен,-значит стоять на тонкой коре вулкана, она каждую минуту может треснуть, и пламя вырвется наружу.

Я прижалась губами к его руке, лежавшей на мом плече. Я любила его очень сильно-сильнее, чем могла высказать, сильнее, чем вообще можно выразить словами.

Великодушные чувства значат очень мало для некоторых людей, но здесь передо мной были два совершенно противоположных характера. В одном было кислоты хоть отбавляй, зато другой был невыносимо пресен. Чувство без разума не слишком питательная еда; но и разум, не смягченный чувством,-горькая и сухая пища и не годится для человеческого потребления.

Друзья всегда забывают тех, кто несчастен.

Мой будущий муж становился для меня всей вселенной и даже больше — чуть ли не надеждой на райское блаженство. Он стоял между мной и моей верой, как облако, заслоняющее от человека солнце. В те дни я не видела бога за его созданием, ибо из этого создания я сотворила себе кумир.

Жалость, Джен, со стороны некоторых людей — унизительная подачка, и хочется швырнуть её обратно тому, кто с ней навязался. Эта жалость присуща грубым, эгоистическим сердцам; в ней сочетается раздражение от неприятных нам сетований с тупой ненавистью к тому, кто страдает.

Замкнутые люди нередко больше нуждаются в откровенном обсуждении своих чувств, чем люди несдержанные. Самый суровый стоик все-таки человек, и вторгнуться смело и доброжелательно в «безмолвное море» его души - значит нередко оказать ему величайшую услугу.

Нет счастья выше, чем чувствовать, что тебя любят, что твое присутствие доставляет радость

Чем глубже мое одиночество, без друзей, без поддержки, тем больше я должна уважать себя.

Иногда одно слово может прозвучать теплее, чем множество слов.

Удача делает нас щедрыми.

Я знаю, что значит всецело жить для человека, которого любишь больше всего на свете. Я считаю себя бесконечно счастливой, и моего счастья нельзя выразить никакими словами, потому что мы с мужем живем друг для друга. Ни одна женщина в мире так всецело не принадлежит своему мужу. Нас так же не может утомить общество друг друга, как не может утомить биение сердца, которое бьется в его и в моей груди; поэтому мы неразлучны.